Любая экранизация – уравнение с множеством неизвестных. Окончательный вердикт всегда будет зависеть от отношения к первоисточнику и взгляда на процесс трансформации словесного в визуальное. Кто-то встанет на сторону литературы, требуя точной передачи заложенных в произведении смыслов, кто-то сошлётся на самостоятельность любой киноэкранизации и выбор режиссёра. Но многое определяет и сам роман (или повесть, рассказ) на который решают покуситься работники продюсерского цеха. Майк Ньюэлл замахнулся на детище Нобелевского лауреата Габриэля Гарсии Маркеса, что само по себе обязывает к очень и очень многому, лишая авторов права на ошибку (иначе имело ли смысл браться?). Сами того не желая, продюсеры крутанули барабан в безвыигрышной лотерее (но рассчитывали, наверняка, на беспроигрышную), поскольку инструментарий для адекватной передачи изображением всей прелести прозы мастера магического реализма, видимо, ещё просто не изобретен.
Тем не менее, зритель, по какому-то жизненному недоразумению не слыхавший о творчестве Маркеса, мог рассчитывать на добротную (мело)драму: располагающий к повышенной слезоточивости сюжет, известный режиссёр, Бардем в роли Флорентино. Но не сложилось даже с этим. Видно, что Ньюэлл очень хотел снять новый favorite movie для дам бальзаковского возраста и наивных старшеклассниц, не гнушаясь ради достижения цели грубых (по-режиссёрски) приёмов. Его фильм слишком правилен и «математичен» для (мело)драмы, героям которой хочется сопереживать. От снятой по законам жанра «Любви…» веет не вынесенным в название ленты чувством, а холодной отстраненностью, просчитывающего возможные варианты режиссёра-аналитика. Ньюэлл здесь словно выполняет рабскую повинность, а не занимается любимым делом, принесшим ему заслуженный успех и известность.
До выхода фильма читатели знали роман Маркеса как «Любовь во время чумы». Впрочем, содержательная часть картины сводит этот переводческий нюанс на нет. Любая подставленная в заголовок болезнь ничего бы не изменила, хоть скарлатина, хоть туберкулез...