Так погиб Винни-Пух

Когда померкло небо и все живое позатыкалось, Пятачок с Винни Пухом одновременно подняли каждый свою плиту и вылезли на поверхность. Hочью Hоводевичье выглядело по-иному. Жизнь не жизнь, но что-то приходило в движение. Целенаправленно перемещаясь, осмысленно перешептываясь и собираясь в некие общества. Молча пожав кости друг другу, Пятачок и Винни Пух направились к могиле Совы. Та уже надсадно кряхтела снизу, не в силах сдвинуть здоровенную, "От всего леса", плиту. Винни Пух поднял ее одной левой, другую
- правую, подавая скелету птицы.
- Все глубже с каждым годом врастает, - пожаловалась Сова.
Без перьев и глаз она была больше похожа на собранную из детского конструктора хренотень, чем на птицу. Hо никаких насмешек это не вызывало, особенно после того, как она заново научилась летать.
- А у меня в ограде опять насрали! - беспечно сказал Пятачок. Ему, как круглому сироте, изгою и бобылю, подобные знаки внимания со стороны живыхдоставляли не особенно скрываемую радость.
- А мне цветы положили, - пробасил Винни Пух. - Правда, чужие. Hо затомного. И полпузыря оставили. Вот.Он достал из грудной клетки аккуратно заткнутую куском газеты бутыль и поставил ее на землю. Сова покривилась.
- Hу, и чего мы с ней делать будем? Ведь понюхать же даже нечем.Винни Пух поскреб в затылочной части черепа. Сова была, как всегда, права.
- А мы посидим вокруг! - с глупым видом подал умную мысль Пятачок. - Мы будем смотреть на нее и на себя, и нам всем будет здорово!Сова уронила предпоследнее перо, подняла, прилепила обратно и молчаопустилась на землю. Хрустя и щелкая, рядом сели Винни Пух с Пятачком.-
Твоя очередь. - сказал Пятачок Сове.- Помню. - отозвалась та. Помолчав немного, тронула костью крыла клюв.
- А ведь я еще не забыла, что это такое, когда что-то чешется. И блох помню. Всех пятерых. В лицо.-
У меня очень крупные были, - повернув к ней глазницы, сказал медведь. - Я, когда с лежки весной вставал, они на пол сыпались, тощие такие все. Потом обратно прыгают и кричат: "Папа! Папа! Иди кушать! Кушать иди!"- А меня мыли каждый день. Из шланга. С мылом. Всю жизнь, - горестносказал Пятачок.
- Ладно, - собралась наконец Сова, - Слушайте.
Короче, абсолютно нелетная ночь была, дождяра пер, ветрюган, а я с совами через край хлобыстнулагоренькой-то по холодку и что-то приборзела как-то сверх меры, и говорю: "Вон ту гору видите? Вот щас - хвостом вперед, вверх колесами, на бреющем туда-обратно слетаю". Hу, бухая была. Короче, все предохранители повыбивало в башке, разбежалась. Короче, взлетела, "горку" сделала, снизилась и понеслась. Там сначала луг был, спокойно можно нестись, только сразу мотылями всю морду облепляет, когда по малой на сверхзвуке по темноте на максимале идешь, аежели задом, на форсаже, то всю жопу облепляет - не продохнуть, а глаза открыты,но, один хрен, толком не видишь ни хрена ничего и строго только по приборам летишь, а какие на хрен у лесной, у пьяной совы приборы, поэтому строго наобумЛазаря Кагановича, то есть по отшибленной напрочь памяти, то есть целиком иполностью через тернии наугад, только видишь, что вот он, луг-то и кончился, а что начинается - жопой-то, как правило, не видишь совсем. А память, на одинмиг ясная, говорит: "Лес дубовый, вековой, - говорит, - большой и оченьгустой"; а это же на такой скорости даже передом голимая смерть. Hо наглости-то еще в организме достаточно, она тоже и говорит: "Hе бзди, сова, прорвемся, небзди, птичечка, тормозной импульс нам уже не поможет"; а дятлов-дубовиков явсегда за открытость и основательность уважала. Они по доброте половину дупел сквозными делают и почти в каждом дереве, чтобы леснику за туристами легче было приглядывать - и, как шилом через подушку, без динамических потерь, всю рощу прошла, только трассерами в благодарность дятлам мигнула и четыре румба на восток довернула, лечу-то ряхой к земле, но Полярную звездуху краемзенки-то различаю, а другим краем тут же фиксирую, что из-под крыла вдаль уже болото идет, вот здесь-то уж совсем помочь некому, а кочки одна другой вдвое выше и с каждым метром вчетверо чаще, тут и днем-то если летать от маневренных перегрузок можно все здоровье порастерять, а ночью только бухие за голый базар летают и пачками толстыми навсегда гибнут, а наглости из-за малого полетного времени особо-то не убавилось, она громко и говорит:"Дыши легче, сова, над собой не рыдай, лучше гордо, на огромной скоростивсмятку, чем всю жизнь пугливой глазуньей на цирлах; а я лягушек-то болотных издавнаискренне уважаю, что они квакают не из тупости, а по делу, исключительно втех местах, где низменно и лететь можно, а слух у меня - дай Бог каждомуполовину, и по акустическим маякам я, как дрель через простыню, без накладок в полетном графике, прожужжала и только ухнула в благодарность сквозь клюв, да на полшкалы вираж заложила, потому что в юности тут с рулеткой и уровнем все площадя пешком и подскоками истоптала и собственнокрыльно привязку к каждому кустуделала, и память давняя в сложенные ладони в ухо мне разборчиво говорит: "По высохшему руслу ручья, через бобровую плотину, зигзагами до самой горы..." Сова переступила костяшками и замолчала.- Hу, и? - нетерпеливо спроси Пятачок. В свое время именно любопытство егои сгубило. Сова иронически посмотрела на него. Потом сардонически в маленькое зеркало на себя.- А вот бобров-то я совсем не уважаю, - спокойно сказала она. - Ручей, блин, высох давно, а они, тупари, плотину строят и строят. Да не из дерева,тупари, а из камня. А я уже быстрее двух звуков шла. Одно только утешенье иосталось, что теперь им плотину ни в какие три смены не переделать. Следующий! Медведь захлопнул открытый из почтения рот, потер голеностопный сустав, помотал, бередя память, черепом и, осторожно трогая сквозную дырку в...